Из окна замка виден только заснеженный лес до самого горизонта: серое и черное, черное и серое. Почему-то этот лес всегда кажется черным отсюда. Низкое хмурое небо над головой, сгорбленные под тяжестью снега ели. Наверное, в солнечный день это было бы даже красиво – но старик уже не помнил, когда в последний раз видел солнце. Только тяжелые тучи и снег, всюду снег.

Он и сам не знал, зачем каждый день, несмотря на больные ноги, поднимается на замковую башню и вглядывается в мутный горизонт. Когда-то ждал возвращения сына. Теперь ждать некого. Дорога, ведущая к замку, давно пуста. Лес подступил к стенам, и по ночам слышен волчий вой. Хотя, возможно, это ветер.

Горгульи на крыше кутались в снежные шубы – каменным стражам тоже было холодно. 

- Что, невесело? – спросил их старик. – Хотите улететь в теплые края?

 Ближайшая статуя покосилась на человека, но ничего не ответила. На каменных крыльях далеко не улетишь. Да и существуют ли эти теплые края на самом деле? В детстве он спрашивал отца, когда же наступит лето – ведь в книгах пишут, что лето сменяет зиму. Отец отвечал, что это сказки. Наверное, отец был прав. Здесь всегда зима – почему в других местах должно быть иначе?

Вечерняя темнота подкрадывалась к замку неторопливо. Вот скрылась в синей лесной тени заброшенная дорога, в далеком горизонте утонуло небо. Ветер вздохнул над головой, осыпав снегом с карниза.

В деревнях графства в такое время уже зажигали вечерние огни. Но сейчас в округе темно и тихо, и ни единого огонька не видно со стороны ближайшей деревни. Днем в ней всегда ходили люди, мычала в загонах скотина – всё выглядело, как обычно; а теперь...

Почему никто не зажег огня?

Почему  один лишь снег там, где днем стояла деревня? Нет, не может быть, это вечерние тени лгут. Ему просто показалось, конечно же, - устали глаза.

Старик плотнее запахнул куртку и двинулся в обратный путь. Одной рукой опираясь на трость, а другой вцепляясь в темное дерево перил, он осторожно спускался по узкой винтовой лестнице. Только бы не оступиться – ступени сырые, вытертые, скользкие. Стены здесь всегда влажные, ледяные. И сквозняки, вечные сквозняки по всем коридорам. Приходилось то и дело останавливаться и отрывать руку от перил, чтобы поправить ворот куртки, всё время норовивший распахнуться. Это возраст, думал старик, это старость. Он лгал сам себе: дело было не только в возрасте. В замке действительно царил холод. Казалось, сами стены высасывали тепло, противились ему. Даже возле каминов – даже возле огромного, в половину стены, камина в главном зале – было холодно, словно огонь горел неохотно и не желал делиться теплом с кем бы то ни было. 

Неудивительно, думал старик, что сын уехал отсюда, как только смог. Сын сказал, что никогда не вернется в эту промерзшую развалюху. Старик тогда промолчал. Он ведь и сам когда-то, в молодости, хотел уехать. Или уезжал и вернулся? Не вспомнить теперь... Если у него есть сын – значит, была и жена, значит, он должен был с нею где-то познакомиться; но где же она, что с нею стало? Умерла? Уехала? Они развелись? Господи, почему он ничего не помнит о ней? Сына – помнит, и этот последний разговор. А больше ничего.

Это всё старость, конечно же, старость. Злые шутки памяти. Когда отказывает тело, это еще полбеды. Хуже, гораздо хуже, когда отказывает разум.

Наконец лестница закончилась. Старик прошаркал в столовую, холодную и сырую, как все комнаты в замке. Безо всякого аппетита ел что-то безвкусное и остывшее. Ругать слугу было бессмысленно - тот всякий раз божился, что всё прямо с плиты:

- Только кухня, милорд, вона где, а столовая туточки, да и я, милорд, уже не молоденький, хорошо бы молодого нанять, да где ж его взять-то?

 Может, и не врал: замок и впрямь был велик, а единственный слуга стар, как и его хозяин. Но еда от этих объяснений горячее не становилась. Иногда старик даже подумывал, не лучше ли обедать прямо на кухне: тогда был бы шанс получить горячий суп, да и вообще возле кухонных плит наверняка хоть немного теплее. Но гордость не позволяла так опускаться. 

Суеверные крестьяне вбили себе в голову, что замок проклят, думал старик, с трудом прожевывая жесткое холодное мясо. Почему проклят, спрашивается? Глупости, ничего подобного.

Вот только как быть с темнотой за стенами замка? Словно от всего мира остались край поля и лес. Темный, промерзший лес, черный и серый под серым небом. 

Он попытался вспомнить, когда в последний раз крестьяне приходили в замок. Ведь слуга берет у них муку и мясо, и молоко для скользкой утренней каши. Он почти вспомнил, почти… но отвлекся вдруг на огонь в камине. И забыл.

Да, старый слуга оказался самым преданным из всех. Только он и остался с хозяином, он и его жена, стряпуха. Не с кем слова сказать: в замке, кроме старика и слуг, только горгульи на крыше, да еще призраки. И те, и другие - плохие собеседники. Давным-давно, в детстве, он  боялся призраков, хотя ничего плохого они не делали – проплывали себе мимо по своим призрачным делам. Отец, узнав об этом, сделал ему выговор. 

«Это фамильные привидения, Грегори, - сказал тогда отец, - это наши родственники, и к ним следует относиться с почтением, покойные они или нет». 

Не то чтобы он перестал бояться – но со временем привык к полупрозрачным силуэтам, скользящим по коридорам. Вот покойный прапрадед, вот двоюродный дядя.... А вот и отец. С отцом он долгое время по привычке здоровался, и стоило большого труда отучить себя от этого: не смешно ли здороваться с привидениями? 

В последнее время старику иногда казалось, что он и сам давно уже призрак, что ему только кажется, будто он жив.  

**

Едва дождавшись совершеннолетия, он начал ремонт замка. Отец говорил: это невозможно. Но тогда он считал, что уже имеет право настоять на своем. По коридорам ходили перемазанные краской рабочие из соседнего города, всюду что-то постоянно гремело, пылило и сыпалось, сквозняки были сильнее обычного, слуги – тогда у них еще было немало слуг – оставили бесплодные попытки отмыть полы... а он радовался, предвкушая: уже скоро!  Когда же наконец рабочие получили расчет и ушли, с гордостью позвал отца. 

 «Смотри!» – он открыл двери центрального зала. 

«Нет, это ты смотри,» - сказал отец. 

Он взглянул – и не поверил своим глазам: выцветшие шпалеры, вытертый паркет, мутные стекла, темные пятна плесени... серость и ветхость. 

«Я же говорил, что это невозможно, - вздохнул отец. – Замок этого не желает.»

И тогда он закричал. 

**

Старик проснулся от собственного крика и долго лежал неподвижно, ожидая, пока успокоится бешено колотящееся сердце. Опять этот сон. Раз за разом ему снилось одно и то же, и раз за разом он ломал голову, пытаясь вспомнить, было это на самом деле или нет. Он ведь действительно мечтал когда-то, что перестроит тут всё, как только получит на это право. Однако замок выглядел так, словно его не ремонтировали лет сто, а то и больше. Отец не разрешил? А после смерти отца? 

Как-то раз он не выдержал и спросил слугу, когда в последний раз в замке делали ремонт. Слуга, подумав, ответил, что рабочие, точно, приходили, но очень давно, кто распоряжался – не помнит, грязи было много, это да. На вопрос же о результатах пожал плечами: не присматривался, мы люди простые; должно быть, красивше стало. А почему сейчас всё такое ветхое? Так говорю же, милорд, давно оно было. Можно бы опять сделать, только где рабочих взять?

Яснее не стало. И каждый раз, просыпаясь с криком, старик вновь гадал: было? Не было? Но не может же быть, чтобы замок действительно «не хотел» чего-то? Или... или может?

Еще часто снилось, что он хочет покинуть замок, а двери, одна за другой, закрываются, не давая ему выйти. Захлопываются ставни, опускаются решетки, и в конце концов стены начинают сжиматься вокруг него, давят, душат. Но это уж, без сомнения, был просто сон: старость, сердце шалит, вот и снится удушье. Теперь старик точно вспомнил: в молодости он уезжал отсюда. И с женой познакомился на каком-то городском балу. Их представили друг другу. Да, верно! Русые волосы, острый подбородок, игра на клавесине, превосходное воспитание... Но как же ее звали? Забыл... 

Зато теперь он был уверен, что невозможность выйти из замка – всё-таки сон. Он не выходит уже много лет, потому что не хочет, потому что стар и болен, и не любит общества. Да и нет его, общества, некуда ехать. Но если бы захотел...

Старик боялся задать себе вопрос: захоти он выйти - выпустит ли его замок теперь?  

**

Подъем на башню дался тяжелее обычного. Но доктора говорят, что двигаться полезно. Говорят... Что они понимают? У них, наверное, никогда не болит поясница, не ноют колени, не прерывается дыхание от малейшего усилия... 

Почему он вспомнил о докторах? Никто из них не посещал замок уже многие годы. «Где ж его взять?» - повторял свою вечную присказку старый слуга – и лечил хозяина травяными настоями. 

Просто, видно, он сегодня нездоров... больше обычного. 

Главная его болезнь – старость. Но это не лечится, к сожалению. Со временем проходит само, да только не так, как хотелось бы. 

Странно, что отца старик не помнил дряхлым и больным. Ах, да: он ведь вчера вспомнил, что надолго уезжал. Видимо, вернулся уже после смерти отца. Неужели отец вот так же поднимался каждый день на башню и ждал возвращения сына? Волновался, как он там; надеялся на встречу, писал письма? Это трудно было представить: отец остался в памяти строгим, даже суровым, и неизменно спокойным. А сам он писал ли сыну письма? Раньше, когда еще ждал? Отвечал ли ему сын? И писал ли он своему отцу – тогда, в молодости? Старик напрягал память. Ничего. Пусто. Может, где-то сохранились письма – если они были? Поискать? Но где? Да и вряд ли: он не склонен к сентиментальности, а отец тем более не стал бы хранить бесполезный хлам.

Бесполезный хлам? Письма от сына?..

Вот и вершина башни, смотровая комната. Холод и ветер, как всегда. Кажется, даже сильнее, чем обычно. Выглянув в окно, старик вздрогнул: в первый момент ему показалось, что каменные фигуры, украшавшие крышу, исчезли. Улетели?! Но, приглядевшись, он понял, что статуи укрыло снегом по пояс, по плечи, а то и целиком. Темный глаз знакомой горгульи смотрел на старика с явной укоризной. 

- Ты же не думаешь, что это моя вина? – спросил он у статуи. – Что вечная зима – действительно наше проклятие, наказание за старые грехи? 

Горгулья промолчала. Каменные статуи – плохие собеседники... впрочем, это он уже говорил. То есть думал. Неважно. Надо же говорить хоть с кем-нибудь. 

Отец, кажется... 

Почему он всё время возвращается к воспоминаниям об отце? Зачем постоянно пытается вспомнить то, чего уже не вернуть? Чтобы не думать о безрадостном настоящем? Но воспоминания уворачивались, юлили, прятались – и в душу закрадывались сомнения: что если всё это – сон, выдумка? Что если у него никогда не было ни жены, ни сына? 

Жил ли он вообще когда-нибудь?!

Старик остановился перевести дух, ухватился покрепче за перила. Руки дрожали. Он же помнит! Помнит отца, помнит детство! И – вот, вспомнил: он дарил жене цветы перед свадьбой! У нее были цветы, светлое шелковое платье, веер в руках... Значит, тогда – в тех краях – не было зимы? Значит, не сказки?

Или и это – сон?

Но если правда, то почему тогда здесь... Неужели крестьяне – глупые, невежественные крестьяне – оказались правы?

Он прошел в галерею, где по стенам были развешаны портреты его предков. Долго ходил от одной картины к другой, вглядываясь в лица. Пытался ли понять, кто из этих одинаково равнодушных людей виноват в вечном холоде? Искал ли доказательства тому, что существует на самом деле и не придумал свою жизнь? Нашел собственный портрет в молодости – смотрел и не узнавал. Это надменное лицо было ему незнакомо. 

В галерее было холоднее, чем где бы то ни было. 

За ужином, ковыряя ложкой остывшую кашу, старик вдруг вспомнил: жена приехала сюда вместе с ним, но вскоре решила навестить родителей – да так и не вернулась. Сыну было тогда... лет десять? Пожалуй, даже меньше. Мальчик сначала спрашивал, когда вернется мама. Потом перестал. Старик неожиданно сообразил, что и сам он не помнит матери. Тоже «уехала к родителям»? И в галерее были только мужские портреты. Замок не терпит женщин? Странно. 

Впереди ночь, опять будут кошмары. Надо бы попросить у слуги что-нибудь для сна. Где, хотелось бы знать, он берет нужные травы?

**

Старику снился отец. 

- Ты можешь уехать куда угодно, - говорил он. – Это неважно. Твое место здесь. Однажды замок позовет тебя, и ты вернешься. Мы не в силах противиться этому зову.

 Глаза у отца были ледяными, и ледяным был голос. И холодом веяло от слов: 

- Замок призовет... мы не в силах противиться... 

 Он проснулся, дрожа от холода под двумя пуховыми одеялами. Голос отца, казалось, всё еще звучал в комнате, и старик даже огляделся по сторонам – но призраков поблизости не обнаружил. Им, как он успел выяснить, не было никакого дела до живых. И они никогда, сколько он помнил, не заговаривали с людьми.

Не было дела до живых... Что-то важное крылось в этих словах, но мысль ускользала. Пытаясь ее поймать, старик несколько раз споткнулся на лестнице в башню. Бог мой, так и упасть недолго! Вон, даже в глазах потемнело, и сердце замирает...

 Он стоял у окна, смотрел на пустую дорогу и замерзшие скульптуры – и думал. 

«Нет дела,» - явственно сказала горгулья у окна. Нет дела...

Понимание обожгло холодом, какого он не знал раньше. Вот оно, прошептал старик, вот проклятие нашего рода. Нам нет дела ни до кого, мы не умеем любить, в наших душах, в наших сердцах – лед. Любил ли я отца? Не уверен. Любил ли отец меня? - сомневаюсь. Любил ли я жену, если сейчас с трудом вспомнил о ее существовании? 

Не знаю, когда  это началось. Замок не виноват – он просто впитал холод своих хозяев. И этого холода было столько, что выморозило всю округу. Недаром люди бегут отсюда. И наши жены – они не выдерживают, уезжают, а мы отнимаем детей и воспитываем их здесь, в этих ледяных стенах, чтобы продолжить проклятый род... Может, и к лучшему, что замок притягивает нас к себе, не дает разъехаться по свету и заморозить всю землю. 

Мы не живем – разве это жизнь? Мы призраки. Живые, мы мало отличаемся от мертвых.

В глазах рябило. Слезы? Старик моргнул несколько раз и снова выглянул в окно. И замер, уставившись на экипаж, показавшийся на дороге.

Это его сын, больше некому! Всё-таки вернулся!

Он заторопился вниз. Идти оказалось легко, как в юности – словно не шел, а летел. Это от радости, думал старик. Внезапно он понял, что любит сына, и это радовало еще больше. Не всё потеряно – он может, может любить! Сейчас он скажет сыну, что очень рад его видеть, что ждал и надеялся, и расспросит о жизни, а если у сына есть дети – о, он будет любить внуков, он уже их любит! И, может быть, сын тоже скажет ему, что рад... Вдвоем они покончат с проклятием, они согреют, наконец, этот замок, они...

Сын стоял в прихожей, а рядом – мальчик лет десяти. Старик шагнул к ним – и словно споткнулся об испуганный взгляд ребенка.

- Это твой дед, - холодно сказал сын. – Не бойся его. Призракам нет дела до живых.